В предельных случаях можно было бы говорить о полном слиянии общества и государства, то есть о полном тоталитаризме, но данная возможность остается всего лишь теоретической абстракцией: в реальной истории таких обществ не было. Даже советское общество в период расцвета сталинского террора нельзя отнести к этой категории, так как оставалось немало областей деятельности, оказавшихся неподвластными тоталитаризму (всегда существовал "черный рынок", атеизм не смог до конца вытеснить религиозность, социальная однородность была недостижима, и даже внутри партии сохранялась хотя бы видимость демократии - критика и самокритика, выборность и т.д.). Еще в меньшей степени понятие полной тоталитарности можно применить к другому классическому тоталитарному режиму - фашистской Германии. Более того, некоторые черты "тоталитарности" можно найти в некоторых "классических" демократических странах, особенно в кризисных ситуациях, например, в рузвельтовской Америке. Следовательно, тоталитарность, так же как и демократия, понятия не абсолютные, а относительные. Это явления весьма подвижные, пересекающиеся в разных сферах общественной жизни, переходящие друг в друга. Безусловно, это два разных качества, но грани между ними весьма условны и зыбки. Так же как весьма относительна и условна противоположность демократии и тоталитаризма: это два полюса одного и того же явления, составляющего политическую самоорганизацию общества соответственно базовым (материально-техническим, социо-культурным) и ситуационным, конкретно-историческим условиям страны.

Предельные проявления в реальной жизни встречаются крайне редко и представляют из себя формы социальной патологии, ведущей к самоуничтожению общества. Действительно, предел демократии - анархия, хаос и распад государства и общества; предел коммунистической социальности - мотыги красных кхмеров; фашистской тоталитарности - печи Освенцима и т.д. И, тем не менее, патологичны именно крайние проявления различных общественных моделей. К самим моделям можно относиться по-разному, в зависимости от личных политических пристрастий и этических позиций, однако с научной точки зрения, с позиций объективного анализа естественно-исторического процесса, все зоны и политического, и социального спектра естественны. Более того, сам вопрос - что хуже и что лучше, поставленный абстрактно, научно неправомерен: социум, как правило, выбирает ту модель, которая соответствует объективно стоящим перед ним проблемам. Не всегда этот выбор оказывается удачен в более широком (международном и историческом) контексте. Но социально-политическая модель вырастает из тех возможностей (и вероятностей), которые ситуационно предоставляет национальная, социокультурная историческая почва.

С этой точки зрения, тоталитарные модели столь же нормальны, естественны, как и демократические. Все они являются вполне закономерными способами самоорганизации общества в пограничных, аномальных, кризисных ситуациях, чреватых гибелью или распадом социума (государства, страны, нации), социальными катаклизмами и т.д. Более того, либеральные ценности (и возникшие на их основе либерально-демократические политические модели) имеют отнюдь не больше оснований считаться вершиной человеческой цивилизации, чем ценности коммунизма или социал-демократии. Они представляют собой только определенный подтип цивилизации, порожденный вполне определенной социо-культурной почвой (протестантская трудовая этика, индивидуализм и ориентация на максимальное производство и потребление и т.д.), являются продуктом своего рода исторической мутации, возникшей на ничтожно малой части земной суши и даже европейского континента и порожденной англосаксонской и, частично, романо-германской социо-культурной средой. В условиях утверждения и доминирования техногенной цивилизации, ситуационно эта модель оказалась наиболее приспособленной, тогда как ее успех и победа стратегически могут оказаться "пирровыми" для всего человечества: они чреваты экологической, военной и т.п. катастрофами. Но это - отдельный вопрос, выходящий за рамки исторического аспекта проблемы.

Как можно заметить, структурирование социально-политического поля в рамках представленной выше схемы правомерно только для современных обществ. Хотя некоторые авторы и применяют понятие "тоталитаризм" к некоторым "традиционным" обществам (например, древнему и средневековому Китаю), их природа совершенно иная, несмотря на то, что аналогии и в механизме управления, и в идеологических постулатах могут быть поразительными. "Азиатский способ производства" (как он охарактеризован К. Марксом) - это, конечно же, не реальная коммунистическая модель XX века, - хотя бы потому, что невозможно даже теоретически представить, что он может быть заменен либерально-демократической или социал-демократической моделью. Традиционные сельские общества - это явления из иного социо-культурного и исторического контекста, из иного социально-политического поля, тогда как на наших глазах в XX веке и фашистские, и коммунистические режимы вполне адекватно перерастали или трансформировались (хотя и не без потрясений) в демократические модели, так же как и - наоборот.